Мирослав Тихий: Несовершенное возвышенное
Мирослав Тихий — реакционер в самом истинном смысле этого слова. Пока Гагарин покорял космос, Тихий делал фотоаппараты из фанеры. Он добровольно пятился назад, двигаясь в направлении, обратном идеологии прогресса. Настоящий и очень успешный реакционер: в отличие от пятилетних планов, он своих целей добился. «Фотограф каменного века» был воплощением всего, что оскорбляло коммунистическую элиту небольшого городка. Он был живым вызовом прогрессивной мысли и марксистской теории, согласно которой история неуклонно движется вперед. При этом Тихий, расставшись с общественными обычаями, не стал одиночкой. Но он стоял на стороне личности, зависел только от самого себя и, уйдя во внутреннюю эмиграцию, стал пристально наблюдать за жизнью по краям общества. Тихого пытались посадить за решетку «законным» путем. Его бы с удовольствием упекли за преступление полового характера — он ведь все время снимал женщин. Но его ни в чем нельзя было обвинить. Во время процесса в Брно от отчаяния обвинители сделали запрос на «экспертизу по гигиене». Экспертное заключение на шестьдесят страниц представили в суде в четырех экземплярах и зачитали полностью. Худшее, что Тихому смогли вменить, это то, что в его одежде «без сомнения были найдены две вши и таракан». Когда судья спросил Тихого, что он может ответить на обвинение, художник сказал: «Призовите их как свидетелей».
Картины и рисунки времен учебы художника в академии — это, в основном, женские портреты и фигуры. В 1950—60-е годы он рисовал знакомых женщин. Но в основном он работал по памяти — друзья вспоминают его способность воспроизвести в нескольких быстрых штрихах черты женщины, которую он на мгновение заметил на улице. Эти портреты, не смотря на свою простоту, улавливали дух женщины — все его творения сводились к желанию схватить женскую сущность. Подобная зрительная цепкость была предвестником его последующих опытов с фотографией. В более поздних работах Тихий остался верен не только женскому телу как лейтмотиву, но и стилю довоенного модернизма, с которым он столкнулся в академии в Праге, в книгах и художественной периодике.
Исчерпав свой интерес к абстракции, рисунку и живописи, Тихий ушел в фотографию, найдя выход через технологически неустранимое присутствие внешней реальности. Определяя фотографию как «живописание светом» он по-прежнему придерживался принципов импрессионизма. В этом смысле фотография и рисунок стали для него взаимозаменяемыми физическими выражениями одной и той же художественной мысли. Проявив и напечатав свои снимки — каждый из его отпечатков уникален, фотобумага зачастую отрывалась руками — Тихий складывал их в коробку и рассматривал позже, отрезая части, не заботясь о прямых углах, выделяя очертания карандашом. При этом он очень внимательно относился к цвету обрамления и паспарту, которые тоже делал сам.
В 1970—80-е годы легкость и изящество линии ушли из его рисунков. В то же время он стал много экспериментировать — появилась живопись на деревянных досках, найденных во дворе, новая для него графика. Все его работы пылятся и валяются в полном беспорядке в его доме. С тех пор, как Тихий потерял свою студию, ему приходилось работать в весьма скромных условиях своего дома. Трудно было находить натурщиц, живя в изоляции, под давлением внешних помех. Модели не приходили к нему, и он сам стал выходить на их поиски. Когда его спрашивали, почему он увлекся фотографией, он отвечал: «Картины уже были написаны, рисунки нарисованы. Что мне оставалось делать? Я стал искать новую технику. С помощью фотографии я все видел в новом свете. Это был новый мир».
О начале экспериментов Тихого в 60-е годы мне известно лишь то, что его первой камерой был унаследованный от отца полевой фотоаппарат. Фотографии Тихого не пронумерованы, и на них нет дат. Датировать их можно только приблизительно по стилю одежды или моделям машин в кадре. Иногда помогают материалы, которые он использовал при обрамлении и приклеивал на обратную сторону фотографий. Большинство было снято в 70—80-е годы. Пленку, фотобумагу и химикаты он покупал в местной аптеке. Темную комнату он соорудил во дворе рядом с домом, а увеличитель сделал из досок и перекладин, содранных с забора и скрепленных листовым железом. Тихий принципиально отказывался от оборудования, которое ему предлагали. То, что он все делал сам, демонстрировало его независимость. Он отказался от удобств, предоставленных современным миром, чтобы освободиться от необходимости соответствовать его требованиям. Бережливость, ограничение себя лишь самым необходимым и самообеспеченность были частью философии, которую он нес с собой по жизни.
Тихий носил фотоаппарат под свитером. Как правило, это была самая дешевая советская бакелитовая модель, найденная у старьевщика и приспособленная для его собственных нужд. Фотоаппарат свисал с шеи под свитером и оставался невидимым. Когда что-либо привлекало взгляд фотографа, он приподнимал свитер левой рукой и снимал правой, даже не глядя в видоискатель. Все это происходило молниеносно и было практически незаметно. День его начинался рано, в 6 утра. Он бродил по улицам, автоматически снимая, по его собственному утверждению, то, что попадалось ему на пути. Его излюбленными местами были автобусная станция, главная площадь рядом с церковью, парк напротив школы и соседствующий бассейн. Делая иногда по сто снимков за раз, таким образом он запечатлевал день, проведенный в воображаемом городе женщин.
Как правило, Тихий держал дистанцию между собой и своими моделями. Он снимал быстро, незаметно и с довольно большого расстояния. Я спрашивал его об отношении к женщинам и эротизму. «Для меня женщины — это просто лейтмотив. Фигура — стоящая, наклонившаяся или сидящая. Движение, походка. Больше меня ничто не интересует. Я никогда не гонялся безудержно за юбками. Даже когда я вижу женщину, которая мне нравится — и возможно я мог бы попробовать заговорить с ней — я понимаю, что мне это на самом деле неинтересно. Вместо этого я беру карандаш и рисую ее. Эротизм это все равно просто сон. Мир — иллюзия, наша иллюзия».
Он повторял, «Если хочешь быть знаменитым, нужно делать что-то хуже, чем кто-либо другой на свете!» Поражает то, сколько «ошибок» и «недостатков» могут вобрать в себя работы Тихого. Все его негативы либо недодержаны, либо передержаны, несфокусированы, поцарапаны, напечатаны на неаккуратно отрезанной бумаге со следами грязи и пыли, с отпечатками пальцев, с бромидовыми пятнами, с краями, обгрызенными мышами. Путь его фотографий после темной комнаты — адский. Они дозревают в пыльной куче годами, на них сидят, спят и наступают, дорисовывают, сгибают, кладут под ножку стола, чтобы тот не качался, на них проливают кофе, оставляют под дождем, а потом находят вновь и спасают, обрамляя куском картона и приклеивая телепрограмму на обороте. Нарочитое презрение к фотографическому идеалу чистоты в работах Тихого отражено не как недостаток, а как усиление чувственности. Благодарю жестокому обращению с собой, женские образы всплывают из мягкого импрессионистического света как будто чудом. Их сущность, их бытие выражены не посредством реализма, совершенного изображения, а как отрицание оных. Красота становится сном.
* * *
Мирослав Тихий родился в моравийской деревне Нетцице 20 ноября 1926 года. В пятидесятых, с усилением цензурных требований нового тоталитарного режима, Тихий после окончания учебы в пражской Академии художеств покинул столицу, стал внутренним эмигрантом. Его первая выставка была организована знаменитым куратором и теоретиком современного искусства Харальдом Зееманом на Биеннале в Севилье летом 2004 года, когда Мирославу Тихому было 78 лет. За ней последовала ретроспектива в музее Кунстхаус в Цюрихе в 2005 году и масса других. Сейчас ему 82, и Центр Помпиду — один из лучших музеев искусства ХХ века — показывает большую ретроспективу его работ.
Кинорежиссер Роман Буксбаум — ученик и сосед Тихого, собиратель его работ. Он стал создавать документальный архив жизни и творчества Тихого с 1981 года. Но только в 1989 году Буксбаум смог сообщить миру о выдающемся отшельнике.
Перевод Ксении ГурштейнРоман Буксбаум
